Форум » Угра и окрестности » Воспоминания очевидцев » Ответить
Воспоминания очевидцев
Дмитрий: Гонков Игорь Борисович, Гонкова Мария Васильевна. 215363, Смоленская область, Тёмкинский р-н, Долматовский с/с (совхоз Горковский), д. Холм. Записал Бабанин Т.В. 2009.04.15 "Барин был хороший, по фамилии Попов. Сам нанимал крестьян. Крестьяне в округе были свободные, и шли к нему за 50 копеек в вольнонаемные. Шел по деревне нанимать крестьян: рубаха навыпуск, подвязан кушаком, вокруг кричат: барин идет! В церковь идут молиться: первый ряд занимают Поповы, а дальше остальные. Церковь была у кладбища, где сейчас липы, а церковно-приходская школа – ниже, где растут мелкие яблоки. Сама деревня была за канавой, ближе к Пятнице, а работать ходили на усадьбу к барину. Пращур Героевых – Василий – жил ближе к Пятнице, где дом Фокина. Пруды в селе были фигурные, в виде двуглавого орла. Ажурные мосты сохранялись даже первые годы после войны. Сейчас от усадьбы осталась только столовая и каретный двор, всё разобрали-развалили. Вот мосты через канавы на дорогах через канавы еще кое-где сохранились с барских времен. Не как сейчас труба положена, а кирпичная кладка сделана. В парке аллеи были с серебристыми тополями. В барских оранжереях цветы растили, отправляли в Москву, даже зимой. Яблоки собирали, так каждое яблоко заворачивали в пергаментную бумагу, и тоже в Москву. Драгереи еще были. Сейчас ничего этого нет, только кое-где старые яблони остались. А от драгерей лекарственные растения здесь вокруг деревни расплодились, люди и сейчас собирают. В Скугореве были конезавод, спиртзавод, мельница паровая, сырный завод. На сырном заводе управляющим был немец, и специалисты тоже. Скота много помещик не держал: только около 40 коров. Спирт гнали из картошки. А заводы - это всё из-за ключей, что воду удобно доставать. В 60-х гг. молокозавод (его сейчас уже нет) тоже стоял на ключах, на месте старого завода. Помещичий конезавод сохранялся и после войны. Подчинялся РККА. Взрослые лошади были здесь, а жеребята до «совершеннолетия» отдавались в Бугаково, за Темкино. Там был монастырь, и монахи ухаживали за ними. Из-за конезавода и первые трактора здесь появились <Для заготовки кормов? – ТБ>. В село пришел трактор первый в районе, у него был заводской номер №4. А до революции помещик в Москве держал парк легковых и ломовых извозчиков. Стояли у Охотного ряда, номера имели. В Подсосонье после войны еще жили два деда, которые до революции были извозчиками. Один сутулый, почти горбатый. Почему? Так 30 лет на козлах просидишь, и не так согнешься. Ломовые возили бочки вина в кабаки, бараньи туши в рогожах. В Москве кабаков очень много было. Водку пили ковшами, а колбасу ели кровяную. И воровали. Дед рассказывал: везешь бараньи туши, одну незаметно с воза скинешь, а потом продаешь в другой кабак. А Москва чистая была, никакого беспорядка. Не дай Бог лошадь насрёт – везде ведро, надо убрать. В Гжатске тоже порядок был. А единственный городовой стоял на перекрестке улиц Смоленской и Московской. Вокруг трактиров много, и пьяных много, а все боялись городового. В каждом селе до революции были ярмарки. В Васильевском осенью торговали скотом, поросятами и пр. В Тупичено – льном и хлебом. (Лён в Васильевском сеяли до 2005 г.: образовалась какая-то компания «Рослён», 3 года позанимались, а потом бросили, что-то не получилось у них. И теперь весь лен у нас из Белоруссии, а здесь ничего не осталось. Хотя в Силинках льнозавод есть еще и сейчас. А раньше смоленский лен был знаменит: я в 1982-85 гг. был вольнонаемным в Германии, так видел в магазине льняную рубашку за 70 марок, производства смоленского льнокомбината. Всё везли за границу, а здесь такого купить было нельзя <Далее следует разговор о Германии, германской организации производства, и т.п. – ТБ>). После революции помещик сел с сыновьями на тройку и уехал, ничего ценного не взял, всё оставил. Вскоре в селе открыли коммуну. Называли ее «обжираловка», т.к. всё свезли вместе, и беднота, которая там была, только ела, а ничего не сеяла, не работала. Всё съели, а потом разбежались. Собрали ходоков, послали в Москву, в какой-то комитет по помощи крестьянам. Входят, а там начальником сидит… Попёнок, сын помещика! Оказывается, не уехали они из страны, а остались. Ну они ему по имени отчеству, дескать помоги, батюшка, выручи хлебом. А он им и говорит: «Всё, что мы вам оставили, в вы проебали, так вот не хлеба вам, а хуй в жопу!» (прямая цитата - ТБ) И не дал, вернулись ни с чем. Василий Васильевич Героев. Первую жену взял очень молодым, лет в 16. Была богатая, их Холма. Поэтому потом здесь и жил. Но ее дом стоял не на том месте, где современный. Вторую жену – Пелагею Федоровну – взял из Химино. Венчались в Скугоревской церкви. До войны жил в Москве, работал сапожником. Призван в 1941 году, в Медынь. Туда же и мужчины из ближайших деревень. Потом многие оказались в одной части. Попал во 2-ю Ударную на Тихвинское направление. Попал в плен. Вернулся из лагеря в 1948 году: точнее, жена его привезла. А ей еще в войну какая-то женщина сказала: не волнуйся, твой муж в плену, вернется. Получила извещение, поехала в Саратов и забрала. Он сильно болен был, ходить не мог, потом жена выходила. Был награжден «орденом», но после лагеря это не сохранилось. Хотел восстановить, и все документы, которые были, отослал «товарищу Сталину». И, естественно, не только орден, но и те документы, что были, не вернулись. Потом уже годах в 60-х восстанавливал, восстановил только частично. А после того, как он вернулся из лагеря, отняли у семьи всё: корову, овец, и т.п. До конца жизни сохранил ненависть к коммунистам. Уже в 60-70-е гг. приезжал какой-то однополчанин (как только его нашел, неизвестно), да Василий его послал матом и прогнал. Кричал: вы, коммунисты, нас предали! Умер в 1981 году. Пошел корову доить, да так под коровой и умер. Большак Гжатск – Юхнов проходил через Савинки, Силинки, Тупичино. По этому большаку из Тёмкино и Тупичино сюда пришли немцы, когда еще и Гжатск, и Вязьма оставались у наших. А еще была новая дорога на Уваровку, которую стали строить перед войной, да так и не успели достроить, а после войны продолжать не стали. Только недавно, когда появились дачи, сделали хорошую дорогу от Васильевского на Теплихово и Семеновское. Когда немцы наступали, листовок много всяких было: и розовые, и голубые, и прочие. Да, геббельсовская пропаганда, идеологическая война была. Одна листовка была для тех женщин, что копали противотанковые рвы: Девочки-манамочки, не ройте ваши ямочки – проедут наши таночки, зароют ваши ямочки. Во время оккупации жителей немцы угнали в тыл. Семью Василия Героева – в д. Ермоленки Вяземского района. Из Ермоленки после освобождения оказались в Мишино, некоторое время жили там. Потом вернулись. В Холму после войны ни одного дома целого не было, все сожжены. В Скугореве только барский дом оставался, а церковь тоже в войну разрушена. После войны все жили в землянках. Бывало, что по грудь в воде сидели. Наверное, от этого так и закалились, все еще живем… МВ: Все ходили в немецких сапогах. Отец, как и все Героевы, сапожником был, перешивал. Мне тоже перешил, ходила в немецких сапогах 41-го размера. Потом еще одни сделал, хромовые. Только не любила я их, с трупов-то. И чего тогда только не ели… Крапиву ели… ёжиков! Мать живого ёжика засовывает в печку… А он оттуда выбегает, орёт! И я плачу, мне жалко ёжика… Конину ели. Братская Монголия пригнала нам диких лошадей, мелких. А они привыкли на воле табунами бегать, вот и убежали. Забежали там, где Уполозский мост, на минное поле. Одна подорвалась, да ее отбросило на другую мину. Женщины пошли разделывать, сдвинули ее, вторая мина и сработала. Двух женщин убило, а третьей глаза выбило. И еще другие тоже на минах после войны подрывались, это было обычное дело. Тетя Паша страдала эпилепсией. Испортили ее: дали какую-то ватрушку на пасху, вот и стала припадочная. Припадки были страшные, кричала в эти моменты жутко. Так и умерла: пошла курям давать, случился припадок, во время припадка умерла. 1954. Приезжала Вера Васильевна с Леной. Случай с валуями. Ели окрошку. В Кунцево жила какая-то родня: бабушка Шура Борисова, двоюродная сестра Василию Васильевичу Героеву. Александр Васильевич Героев. Служил в десантных войсках. Разбился на парашюте. Светлана. Дурная. Родила. Из Смоленска? Уехала в Калужскую область? Санаторий в Малоярославце? Живет (жила) в д. Бурково? Героев Александр с женой Анной и детьми (по словам родственников), жил в Щербинке. М.б. неверно (по ОБД и телефонным базам)." ( Взято из Тёмкинского краеведческого музея. )
Ответов - 4
Дмитрий М: Дмитрий, спасибо. Очень интересно.
Дмитрий: Вот отсюда взято: http://izvolsk.h16.ru/p3aa1.html Лидия Алексеевна ЗАХАРОВА ст. Смолино Маме было только 26 лет Хочу отдать дань памяти родителям, их труду и самопожертвованию. Все мы родились в Калужской области (тогда еще Смоленской). Жили в Юхновском районе, станция Износки, Извольского сельсовета, деревня Семеновское. У нас только мама родилась не в Семеновском, а в деревне Крапивка – 7 километров западнее от нашего поселения. В 1935 году родители поженились (до армии). В 1939 году отца призвали с запозданием на 2 года, т.к. у него была бронь, – как единственный механизатор в колхозе. За это время в 1937 году мать родила меня, а в 38-м родила сына, второй родился уже в 1940-м году. Мать была беременной, когда отца забирали на действительную службу. Со службы отец письма писал часто, а весной 1941-го должен был прийти домой. Но перед демобилизацией прислал письмо, что их задерживают на 3 месяца. А через 3 месяца началась война. С войны от отца не было писем. Надо полагать, что их первыми бросили в бой! Они ведь служили на границе в Белорусской ССР, в городе Молодечно. Матери в это время было 26 лет. Начальник почты пригласил мать на беседу и сообщил: – Мария, у тебя малые дети. Война будет затяжная, к ней надо готовиться основательно. Суши сухари и из тулупов шей детям одежду. На ноги – бурочки. Немцы будут рваться к Москве, и мы окажемся на их пути. У матери была швейная машинка – зингерская. Машинку подарили ей родители как приданое. Она шила все. Мать берегла машинку. Во время войны прятала у коровы в хлеву – зарывала в навоз. Фургоны Однажды утром – это было весной 1942 года – мы заметили обозы. Большие крытые фургоны. Из нашего окна было видно шоссе, по которому они ехали. Часть фургонов сворачивала в нашу деревню, другие ехали прямо. Братья сидели на подоконнике, я – между ними на лавке стояла. Бабушка в ступке толкла картошку. Обозы поравнялись с нашим домом. Из них выскакивали солдаты с котелками. Забежав в дом, повалили ступу на пол и в спешке собирали картошку. Другие бегали по дому в поисках чего-нибудь. Хлеб совали за пазуху шинели. Из чулана тащила сало, во дворе ловили кур. Бабушка стояла у печки, скрестив на груди руки и грозила нам пальцем, что означало молчать. Каждую фуру тащили две лошади, а между ними была одна оглобля. Мать говорила – это были финны. Они шли впереди немцев в сторону железной дороги, которая связывала Калугу с Вязьмой, а между ними была наша станция Износки. Там их подавили наши танки у станции Кошняки. Черные одежды. Потом пришли немцы. Приехала к нам на лошади из маминой деревни (Крапивка) бабушка Маша (мамина мать) и сообщила, что все деревни в округе заняли немцы и привезла страшную новость. В деревне Тимелюк жила родная сестра моей бабушки Наташи. Муж ее ушел в партизаны в местные леса, а дети – их было четверо (2 сына и 2 дочери) и жена были дома. Ночью их пришел проведать отец. Староста выследил его. Утром пришли немцы, вывели из дома, посадили на телегу и за деревней всех расстреляли. Через 3 дня их односельчане тайком похоронили. А бабушка Маша привезла нам два мешка ржи и тулуп и сразу же уехала обратно. Там дома оставалась ее свекровь, звали ее Феня. А наша бабушка Наташа с этого момента стала носить только черные одежды и только по большим праздникам надевала цветную кофточку и белый платочек. Вот поэтому она на фотографии изображена во всем черном. А когда бабушка вернулась от нас в Крапивку, то нашла бабу Феню привязанной к стулу. Ее привязал немец, которого она закрыла в подполе. У моей мамы была старшая сестра Полина и младший брат Алеша. А отец Иван перед войной уехал в Москву на заработки и работал кучером на лошадях. Перед армией мой крестный уехал к отцу и там его призвали в Армию. Он служил в охране Кремля. Вскоре перед войной отца матери убили в драке. Тетю мою Полину забрали знакомые в Ленинград в няньки. Когда я в 1954 году окончила 7 классов, она забрала меня к себе в Ленинград. Там я закончила фармацевтический техникум, а по окончании его приехала работать в Челябинск. Тетя моя, Полина, блокаду пережила в Ленинграде. …И вот вскоре нашу деревню заняли немцы, без боя, не встречая сопротивления. Нас даже не эвакуировали, да и некому было. Дом наш выстроен был перед войной. Большой пятистенный, восемь окон, он стоял с краю улицы пятым. В дальней комнате поселился офицер с переводчиком, в передней солдаты на соломе. Мы с бабушкой занимали печку и с нее не слезали. Однажды мать варила суп. Подошел немец и спросил, кому. Мать отодвинула занавеску, показав нас. Мать спросила, зачем пан солдат пришел к нам. Он ответил: – Я солдат и выполняю приказ. Вытащил фотографию из кармана. На ней была женщина с такими же малыми детьми. Наши укрепились на окраине леса. С помощью бомбардировок с воздуха солдаты вскоре выбили немцев из деревни (без особых потерь для населения). Спасались мы в погребах, ямах, траншеях. Бои начались весной 1942 года, когда на наш фронт прибыл Г. К Жуков. Была введена строжайшая маскировка. За деревней был выстроен аэродром с помощью сельхозмашин, укрытых снопами льна, т.к. у нас был льнозавод по его переработке. Немцы в основном сбрасывали бомбы за деревней, там до сих пор сохранились эти воронки. Под каждым домом был вырыт блиндаж. Там во время бомбардировок спасались и мы, и раненые солдаты, поступавшие с поля боя. У нас в доме во второй комнате был разобран пол и потолок, сделан блиндаж с выходом на улицу (в огород) в три наката. Мать только просила, чтобы не разбирали матки на полу. Она была оптимистом и верила в нашу Победу. Каждый дом был соединен траншеями. Они даже соединяли улицы. Траншеи до сих пор сохранились, как шрамы, напоминающие о войне. Сам Жуков (как говорили солдаты) по ночам объезжал боевые посты. За демаскировку – расстрел. Когда была угроза прорыва обороны (а такое было часто) подъезжала машина вечером, забегал шофер, давал команду – 5 минут на сборы! Мы всегда были наготове, лежали все поперек кровати обутыми и одетыми. Мать хватала младшего Борю и Толю, я бежала следом. У порога бабушка хватала сумки с хлебом, салом и фляжками молока, залезала в кузов, где уже были люди, а мы все с матерью помещались в кабине. Нас далеко не увозили, за 4 километра в сторону станции (до первой деревни). Однажды пришлось ехать темной ночью. Мать предупредила, что в одном месте плохой мостик, шофер на минуту включил свет. Через несколько минут патруль остановил машину и сказал шоферу: вылезай за нарушение маскировки – и угрожал расстрелом. В кузове люди плакали, но это не действовало. Но когда мы заревели, дверь хлопнула и мы поехали дальше. А мой братик младший все время кричал: – Где моя баба? Шофер не выдерживал и спрашивал, чей внук плачет. Когда бабушка подавала голос с кузова – он только тогда замолкал. Он не гонялся так за матерью, поскольку мы ее почти не видели. «Дяденька, тебе больно?» Все население увозили на передовую рыть оборонительные укрепления. Проводив нас, мать возвращалась обратно, т.к.там оставалась корова. Фашисты ее не тронули. Мать навещала нас и часто на попутных машинах возвращалась обратно. Это было строго запрещено. Но бабушка категорически отказалась эвакуироваться с нами. Она говорила: тебя убьют и что будете делать с нами. Лучше пусть мы погибнем все вместе. Мать закрывала нас с ней в чуланке. Об этом знали медицинские сестры, так как во второй половине дома был полевой госпиталь, куда поступали солдаты с поля боя. Мой младший братик вырывался из чулана, когда бабушка выносила горшки. Ходил между забинтованными солдатами и все спрашивал: – Дяденька, тебе больно? Он отвечал: – Нет, Боря. – А как ты меня знаешь? – спрашивал он. – Да вот, солдат сказал, которому ты бинтики гладил. Вот тогда-то и сфотографировал нас военный корреспондент под кустом смородины. На память, на случай, если потеряемся. Глубокой осенью 1942 года начались жестокие бои. Печку нашу разобрали на буржуйки в блиндажи. Стекла в доме были выбиты от бомбежек. Население (в основном с детьми) эвакуировали за 25 километров в деревню Дошино. Бабушка осталась в деревне с другими односельчанами. Вели коров своих пешим ходом. Нас поселили в семью, где было двое детей постарше нас. Нам отдали печку. Мы прожили там всю зиму. Муж у хозяйки был на фронте и она очень обрадовалась, что и ее дети будут под присмотром, так как целыми днями тоже пропадала на работе. Ситный. А мама наша снова вернулась в деревню. Там она зарыла сундучок с зерном (в хлеву у коровы, под навоз) вместе с четырьмя рамами, уцелевшими от бомбежки. Когда проведала нас, привозила нам булку белого хлеба. Его называли ситным. Вкус был бесподобен. На новом месте колхоз выделил сено для нашей коровы. Если мы не умерли с голоду, – то только благодаря ей. Когда немец стал отступать, то все деревни сжигал до единого дома, до самой реки Угры. В том числе и мамина Крапивка была сожжена. Все население выгоняли и на их глазах поджигали дома. А население угоняли на запад, в том числе была и бабушка Маша (мамина мать). Наши войска их освободили уже где-то в Белоруссии. Когда вернулась из плена – через некоторое время ослепла. Признали катаракту. Тогда ее не лечили, и она 20 лет была слепой. А вот дядя мой Алексей, мамин брат, мог бы остаться в живых, но когда Крапивку сожгли и бабушку угнали немцы, мать написала ему об этом. Он ушел добровольцем на фронт и тоже получили извещение – пропал без вести. Лес называли ДОП. Школа после войны открылась в 44 году. Мне было 7 лет, а с нами учились и переростки, которым помешала война. Нас возили на экскурсию, о военным местам на реку Угра. Там еще долго после войны торчали в реке танки дулами вверх с немецкой свастикой. Картина была удручающая. Как будто это была ловушка для танков. Так их было много. Река эта со своими особенностями. Берега крутые, обрывистые. У берегов течение быстрое, а посреди реки песчаные наносы. Вот там танки и торчали. Ну, а как мы жили и выживали после войны.… Это было не лучшее время. Но главное – мы выросли, и к тому же здоровыми. И спасала нас все та же коровка. Да еще картошка и лепешки со щавелем. А в наших лесах очень много ягод – земляника, черника, клюква, брусника. Но мы собирали только землянику. В лес нас не пускали. Было опасно. А землянику мы собирали по краю леса, за огородами и на могилках. Их там было полно. Со столбиками и дощечками с надписями и без них. А там, где велись бои, лес наш после войны называли сокращенно ДОП, т.е. дальнобойный опорный пункт. Фильм «Живые и мертвые» это как нельзя верно отразил события того времени в пригороде города Юхнова на реке Угра. Судьбы моей простое полотно. Пишу вам письмо с некоторой задержкой. Приболела, холодно, снега много, и живу одна. У меня две дочери, но они живут отдельно, работают. Зятья хорошие. Старшая дочь уже бабушка, живет на станции Смолино, а младшая в Ново-Синеглазово. Помогают мне во всем. Муж мой умер в 2007 году. Прожили мы с ним 47 лет. И всех моих сродников, о которых я упоминаю в письме, уже нет в живых, и только мы остались со средним братом. Живет он в Калуге, на своей родине.
Анрей М: Замечательные воспоминания. А нет ли по Темкинскому району?
Дмитрий: Анрей М пишет: А нет ли по Темкинскому району? По Тёмкинскому вот тут размещено ( про Колодезки): http://pougorec.forum24.ru/?1-14-0-00000068-000-0-0-1275479408
полная версия страницы